Мало
кто знает о зарождении династии Романовых, о её родоначальнике,
о том, продолжением которого был известный всем Петр I, Александр
II и Николай II.
Михаил
Федорович Романов не только родоначальник династии, он провел в
жизнь множество преобразований, изменив ситуацию, сложившуюся на
Руси в конце 16 и начале 17 веков. При нем произошел расцвет промышленности,
появились мануфактуры, началось формирование всероссийского рынка,
наладились дипломатические и торговые связи, поднялось сельское
хозяйство. Благодаря его разумной политике намного улучшилась жизнь
простого народа, украшенная Москва стала действительно центром России.
Михаил Федорович ознаменовал собой начало новой эпохи в русской
истории - эпохи Российской империи.
Впервые род Романовых заявил о себе когда царь Иоанн Васильевич,
прозванный потом Грозным женился на Анастасии Романовне, дочери
его ближнего боярина Романа Юрьевича Захарьина, внука Кошкина, предок
которого "знатный человек" при великом князе Иване Даниловиче Калите
въехал в Москву из "Прусская земли", как гласит родословная, и его
прозвали в Москве Андреем Ивановичем Кобылой. От пятого сына его
Феодора Кошки пошел "Кошкин род", представители которого блистали
при московском дворе в XIV и XV веках. Это была единственная нетитулованная
боярская фамилия, не потонувшая в потоке новых титулованных слуг,
нахлынувших в Москву с половины XV в.. Среди князей Шуйских, Воротынских,
Мстиславских - Кошкины умели удержаться в первом ряду боярства.
Существует
предание, что еще святой Геннадий Костромской, часто посещавший
дом Романа Юрьевича и его супруги Ульяны Федоровны, однажды, благословляя
детей Романа Юрьевича - сыновей Даниила, Никиту и дочь Анастасию
- предсказал ей царственное супружество, а всему роду Романовых
славное будущее. Иоанн Грозный, любивший свою супругу Анастасию,
приписывал смерть ее тем огорчениям, которые терпела она от дворцовых
дрязг и, спустя 18 лет после ее кончины, спрашивал в письмах князя
Курбского: "Зачем вы разлучили меня с моей женой? Если бы у меня
не отняли юницы моей, кроновых жертв (т.е. казней боярских) не было
бы". Другой же современник, говоря о славных деяниях Грозного до
смерти царицы Анастасии, замечает: "а потом словно страшная буря,
налетевшая со стороны, смутила покой его доброго сердца".
Сын Романа Юрьевича Захарьина - Никита, родной брат царицы Анастасии
- единственный московский боярин, который оставил о себе добрую
память в народе: его имя запомнила народная былина, представляя
Никиту в своих песнях о Иоанне Грозном благодушным посредником между
народом и крутым по нраву царем. Из шести сыновей Никиты особенно
выдавался старший Федор своею добротою и любознательностью. Англичанин
Горсей, живший тогда в Москве, в своих "записках" говорит, что Федор
непременно хотел выучиться по латыни, и по его просьбе Горсей составил
для него латинскую грамматику, написав в ней латинские слова русскими
буквами. Есть сказание, что Федору Никитичу Романову царь Федор
Иоаннович готов был передать свой престол, который занял Борис Годунов.
Последний же, ограждая себя от козней бояр, заключил в темницу Александра
Никитича Романова-Юрьева-Захарьина, на которого, казначей его, "холоп
землевладелец" по прозвищу Бартенев, соблазненный подарками Семена
Годунова, родственника царя, сделал донос, обвиняя Александра Никитича
в намерении отравить царя разными зельями, припасенными им для этой
цели. В дом Александра Никитича был послан Михаил Салтыков, для
того, чтобы произвести обыск. В кладовой, в сундуках с деньгами,
ключи от которых хранились у Бартенева, найдены были мешки с разными
травами и кореньями. Эти вещественные доказательства отправили в
Патриарший Двор, где собрались бояре с патриархом Иовом, ставленником
Бориса, решившие, что все травы и коренья "волшебные", приготовлены
для того, чтобы отравить царя, и поэтому Романовых-Юрьевых-Захарьиных
схватили и привели на суд к патриарху и обвинили не только Романовых,
но и их родственников в покушении на жизнь Бориса.
Дело тянулось почти целый год и в начале июля 1601 г., Боярская
Дума приговорила изменников к лишению имущества и ссылке в заточение,
в разные отдаленные места.
Александра Никитича, с приставом Леонтием Ладыженским, сослали в
Усолье Луду, на Белое море, где потом его удушили; а Михаила Никитича,
с приставом Михаилом Тушинским, "заточили" в Великую Пермь, в Ныробскую
волость. Его привезли зимою 1601 г., и так как Тушин, согласно данному
наказу, не нашел близ Ныроба удобного помещения для узника, то приказал
выкопать для него землянку. Мало того, он заковал Михаила Никитича
в цепи и велел давать ему только хлеб и воду. Землянка была тесная
и сырая, в ней устроили печь и пробили отверстие для света.
Добрые жители Ныроба, жалея узника, научили своих детей носить ему
молоко, квас, масло и прочее, и мальчики, играя около землянки,
спускали через отверстие свои припасы; но хитрость эта скоро была
раскрыта, и шесть Ныробцев сильно пострадали. Отосланных приставом
в Москву, как злоумышленников, их пытали, и только двое из них,
в царствование В. И. Шуйского, возвратились на родину, другие же
окончили жизнь на пытках.
Михаил Никитич жил в землянке довольно долго, и предание говорит,
будто он был уморен голодом сторожами, соскучившимися смотреть за
узником.
В царствование Михаила Федоровича, 17 ноября 1627 г., крестьяне
села Ныроб были награждены обильною грамотою.
Боярина Ивана Никитича, с приставом Иваном Смирным-Мамонтовым, сослали,
30 июля 1601 г., в Пелым. Василия Никитича со стрелецким сотником
Иваном Некрасовым, отправили 1 июля 1601 г., в Яренск, откуда, в
ноябре 1602 г., перевели к брату, в Пелым. Здесь они сидели в одной
избе, прикованные цепями к разным углам. В 1602 г., 15-го января,
по царскому указу, с них были сняты цепи; но Василий месяц спустя,
15-го февраля, скончался на руках своего брата Ивана, который также
был болен черною немочью (параличом) и не владел рукою и ногою.
Федор Никитич был сослан, с ратманом Дуровым, в Холмогорский уезд,
в Антониево-Сийский монастырь, основанный во время царствования
Иоанна Грозного преподобным Антонием. Монастырь этот находится в
165 верстах от Архангельска, вверх по реке Двине. Располагался он
в пустынном месте, вся окрестность была покрыта лесами, озерами
и болотами.
Монастырь был построен на небольшом низменном острове озера Большое
Михайлово, был обнесен оградою и только с одной стороны имел сообщение
с берегом, так что издали казался плавающим; свое название Сийского
он получил от реки Сии, протекающей близ него. По указу царя Бориса,
в монастырь запрещено было пускать богомольцев, во избежание сношений
с ссыльным изменником. Там Федора Никитича неволею постригли в монахи
и назвали Филаретом. Ему отвели для жилья отдельную от других небольшую
келью, под церковью Благовещения Богородицы, рядом с погребами,
а для надзора поместили в той же келье, 6ельца, которому внушено
было доносить не только о поступках, но даже о словах узника.
Тяжела была жизнь Филарета в Сийском монастыре, тем более, что Дуров,
считая его изменником, обходился с ним грубо. Сменивший Дурова,
пристав Богдан Воейков, поступал еще хуже. Желая показать свое усердие,
он пытался даже очернить перед царем Филарета. С христианским смирением
переносил инок Филарет свою участь, он трудился как простой монах
и вскоре, заслужил любовь и уважение всего монастыря. Лишь душевные
страдания заставляли его вспоминать о супруге и детях, о которых
он, в первое время своего заключения, не имел никаких известий.
"Жена моя 6едная, наудачу уже жива ли? - говорил несчастный. - Где
она? Чаю где-нибудь туда ее замчали, что и слух не зайдет. То мне
и лихо, что жена и дети, как помянешь их, так словно кто рогатиною
в сердце кольнет".
Вскоре, однако, не взирая на строгий надзор, нашлись добрые люди,
которые, жалея безвинного страдальца, приняли в нем живое участие,
и утешали его не только известиями о его семействе, но иногда передавали
взаимную переписку.
В 1602 г., Борис Годунов решил смягчить участь оставшихся в живых
Романовых. В это время было облегчено положение и Филарета. Приставу
Воейкову велено было: "покой всякой к нему держать, чтоб ему ни
в чем нужды не было. Дозволено также, буде захочет, стоять на крылосе,
но чтобы никто с ним ни о чем не разговаривал".
В келье Филарета Никитича, согласно его желанию, было дозволено
жить вместо бельца, старцу, "в котором бы воровства какого не чаять".
Монастырь вновь был открыт для богомольцев, со строгим наблюдением,
чтобы посетители не имели сношений с Филаретом, который в 1605 г.
был посвящен в иеромонахи, а потом в архимандриты той же Ойской
пустыни.
Тещу Феодора Никитича, дворянку Шестову, отправили 1 июля 1601 г.,
с приставом Яковом Вельяминовым, в Чебоксары, в Никольский девичий
монастырь, где ее постригли в монахини. Жена Феодора Никитича -
Ксения Ивановна, обвиненная в соучастии посягательства на жизнь
Бориса, была разлучена с мужем и сослана в Новгородский уезд, в
Обонежскую пятину, в Тол-Егорьевский погост, принадлежавший Важицкому
монастырю. Здесь ее неволею постригли в монахини и нарекли Марфою.
Когда привезли Ксению Ивановну в Тол-Егорьевский погост с приставом,
имя которого не сохранилось, там не оказалось удобного помещения
для узницы, поэтому для нее было выстроено особое небольшое здание,
обнесенное кругом высокою изгородью. Место для постройки было выбрано
возвышенное, вдали от жилых строений, близ церкви погоста и обращено
на север.
Окрестности Толвуя были самые печальные: кругом болото, поросшее
густым разноцветным мхом и покрытое кое-где железистою ржавчиною.
Онежское озеро почти постоянно бурое, с своим однообразным шумным
прибоем волн, подходит к самому погосту; вдали, на горизонте, синеют
берега Челмужской волости, а слева виден остров, принадлежащей Палеостровскому
монастырю.
В лице священника Егорьевского монастыря, отца Ермолая, с непоколебимым
умом и твердым разумом, инокиня Марфа нашла заступника, который
решился, не страшась опасностей, сопутствовать ей. Он вместе с сыном
своим Исааком помогал и радел во всем Марфе Ивановне.
В царствование Михаила Федоровича (18 марта 1614 г.) священнику
Ермолаю Герасимову и сыну его была пожалована волость в Обонежской
пятине, Вышегорского стана, а крестьянам Петру Тарутину, из погоста
Тол-Егорьевскаго, Глезуновым, того же погоста и Андреевым, Сно-Губской
волости, погоста Кижскаго, за их заслуги были даны земли и грамоты.
Эти крестьяне, по внушению священника Ермолая, узнав, что Марфа
Ивановна тоскует неведением о судьбе своего супруга, изъявили готовность
пробраться к нему. Им потребовалось много смышлености и отваги,
чтобы открыть, прежде всего, место заключения Филарета Никитича,
а потом пуститься в дальний путь за 500 верст, чтобы увидеть заключенного
и поговорить с ним. Сколько времени Марфа Ивановна пробыла в Тол-Егорьевском
погосте - точно неизвестно.
Сына их Михаила, будущего царя, которому шел шестой год, отправили
на Белоозеро с опальными тетками: княгинею Марфою Никитичною Черкасскою,
Анастасией Никитичной (тогда еще девицею), с женой Александра Никитича
- Ульяною Семеновой (рожденной Погожевой). Среди этого родственного
кружка, маленький Михаил и его сестра Татьяна Федоровна (8-ми лет)
терпели на Белоозере "тяжкую нужду" и росли при очень суровых условиях.
Достоверно известно, что пристава, наблюдавшие за содержанием опальных,
часто отказывали им даже в молоке и яйцах для их стола, а заботливые
тетки не могли допроситься и куска холста, необходимого для белья
детям.
Одновременно с Романовыми были сосланы все боярские фамилии, связанные
с их родом брачными узами: князья Черкасские, Шестуновы, Репнины,
Сийские, Карповы и другие. Это гонение на Романовых ранее известный
Авраам Палицын ставит в число грехов, за которые Бог покарал землю
Русскую смутою. Полтора года спустя, Борис Годунов дозволил матери
Михаила Федоровича инокине Марфе вернуться к детям на Белоозеро,
а немного спустя и всем белоозерским ссыльным переселиться в Юрьев-Польский
уезд, в родную вотчину Романовых, село Клин.
В 1605 г. Лжедмитрий, пытаясь утвердиться на престоле, оказал особое
внимание своим мнимым родственникам, возвратив из ссылки Нагих и
Романовых. Феодору Никитичу он предоставил Ростовскую митрополию,
а Ивана Никитича возвел в сан боярина и останки умерших в ссылке
братьев его разрешил с почетом перевезти в Москву и похоронить в
родовой их усыпальнице - Ново-Спасском монастыре.
После низведения с престола Шуйского, Москва избрала в цари Владислава,
сына польского короля Сигизмунда, хотя патриарх Гермоген тогда уже
указывал на юного Михаила Федоровича Романова, но другие духовные
люди хотели видеть на престоле князя В. В. Голицына. После заключения
договора с гетманом Жолковским было составлено "великое посольство",
во главе которого стояли: митрополит Филарет (Романов) и князь В.
В. Голицын. Посольство это повезло на утверждение договор об избрании
Владислава в Московские цари. Уму и ловкости Жолковского приписывают
удаление лиц, бывших представителями знатных родов, которые могли
быть опасными соперниками Владислава.
Вскоре из Москвы уехал Жолковский, увезя с собою Василия Шуйскаго
с братьями. Отъезд гетмана был вызван тем, что он получил приказание
короля заменить Владислава им самим, то есть, чтобы Москва присягнула
Сигизмунду, о чем скоро узнали в Москве от посольства, отправленного
к королю, которое сообщало с дороги, что многие русские люди под
Смоленском целуют крест Сигизмунду.
Салтыков и другие бояре, получавшие подачки от Сигизмунда, желали
присягнуть прямо ему, но патриарх Гермоген восстал против влияния
поляков, явясь патриотом и хранителем православия. В своих грамотах
патриарх призывал "всех не мешкая, по зимнему пути, собраться со
всех городов, идти вооруженными ополчениями к Москве на польских
и литовских людей".
Прежде чем собравшееся ополчение подошло к Москве, поляки 19 марта
передрались с москвичами. Подоспевшие передовые отряды ополчения
с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, раненым в этом бою, дали
возможность отбросить поляков, которые заперлись в Кремле и Китай-городе,
при чем для удобства обороны сожгли всю Москву и Замоскворечье.
В апреле месяце московские послы были ограблены и отправлены пленниками
в Польшу, а 9 июня 1611 г., Сигизмунд взял приступом Смоленск. Затем
шведы, 16 июля, взяли обманом Новгород, который избрал себе в цари
Филиппа, одного из сыновей шведского короля. Тогда же в Пскове явился
самозванец Сидорка, которого иногда называют третьим Лжедмитрием.
Сигизмунд, по взятии Смоленска, поехал в Польшу на сейм, праздновать
свою победу, а в Москву послал отряд конницы под начальством гетмана
Хоткевича.
После взятия Смоленска и Новгорода Московское государство было близко
к падению. Страна осталась без правительства, так как боярская дума
была упразднена в Москве, когда поляки захватили Кремль. Но когда
ослабли политические силы, у власти встали люди, которые помогли
объединению народных масс, пошедших на выручку гибнувшей земли.
Во главе этих лиц находился патриарх Гермоген, который, по свидетельству
летописца: "яко столб неколебимо стоял среди Русской земли, стоял
один противу их всех, аки исполин муж без оружия и без ополчения
воинского". Громко раздавался голос святителя из Кремля, который
в своих грамотах разным городам освобождал от присяги Владиславу
и призывал к свержению иноземцев. "И Русь ополчилась за веру, за
свои святыни, за мощи, находившиися в престольном Кремле". Поляки
принуждали Гермогена подписать грамоту к московским послам, чтобы
они уступили воле Сигизмунда, но патриарх отказался. После этого
Гермогена заключили под стражу в подземелье Чудова монастыря, куда
спускали ему через окно хлеб и воду.
Когда 5 августа 1611 г. Сапга провез мимо ополчений, стоявших под
Москвой, провиант полякам в Кремль, туда пробрался горожанин Родион
Мосев. Он пробрался в заключение к патриарху Гермогену, который
услыша от него, что подмосковное ополчение думает присягнуть Воренку
(сыну Тушинского Вора и Марины Мнишек), на спех составил последнюю
свою грамоту, чтобы отправить в Нижний Новгород. Получив эту грамоту,
протопоп Савва, собрав жителей в местный собор, обратился к ним
с речью, чтобы утвердиться на единении "очистить землю". Простой
мужик, Кузьма Минин Сухорук, торговец мясом, избранный в число земских
старост, под влиянием слов протопопа сказал: "Православные Люди!
коли хотите помочь московскому государству, не пожалеем достояния
нашего, дворы свои продадим, жен и детей заложим, станем челом бить,
искать, кто бы вступился за истинную православную веру и стал бы
у нас начальником".
Стали собирать приношения, давали "третью деньгу", то есть третью
часть имущества, как "порешил мир". Набрав достаточно денег, решили
искать воеводу. По указанию Минина избрали князя Д. М. Пожарского,
который жил в ста верстах от Нижнего в своей вотчине, лечась от
полученных ран. Пожарский согласился с тем, чтобы кто-нибудь из
посадских людей ведал хозяйственной частью ополчения - "у того великого
дела были и казну собирал", при чем указал на Минина.
Недостаток военной силы и денег заставил нижегородцев написать окружную
грамоту к другим городам. На их призыв откликнулось много городов,
и первым был г. Коломна. Когда известие о новом ополчении дошло
до Кремля, то сидевшие там взаперти московские бояре увещевали народ
грамотами в Кострому и Ярославль, быть верными Владиславу и грозили
вместе с поляками патриарху, чтобы он убедил нижегородцев также
остаться верными Владиславу. Но Гермоген был непреклонен и сказал:
"Да будет над ними милость от Господа Бога и от нашего смирения
благословление". Это были последние слова патриарха, которому поляки
перестали спускать в подземелье пищу, и он 17 февраля 1612 г. скончался
мученически, голодною смертью.
Медленно продвигался Пожарский к Москве, так как он не один управлял
войском, при котором был земский собор, что ясно видно из грамоты
от 7 апреля посланной из Ярославля во все города, в которой князь
просил прислать ему "выборных для царскаго обирания", то есть избрания.
14 августа 1612 г. народное ополчение, под предводительством князя
Пожарскаго, прибыло к Троице-Сергиевской Лавре, где было встречено
архимандритом Дионисием, любимцем погибшего Гермогена, со всею братией
и расположилось тут на последний стан перед Москвой.
Десять дней спустя, 24 августа, произошел самый страшный бой, когда
бились с рассвета до сумерек. Окопы и остроги по шести раз переходили
из рук в руки. Со страшным уроном гетман Хоткевич принужден был
отступить к Воробьевым горам и боле не дерзнул подступать к Москве.
Засевшие в Кремле поляки ужасно голодали. Вместе с ними ту же участь
несли и захваченные ими русские бояре, в числе которых находился
и боярин Иван Никитич Романов со своим племянником Михаилом Федоровичем
и его матерью инокинею Марфою.
Наконец, после долгих переговоров, 22 октября 1612 г. ополчение
двинулось на приступ, и казаки взяли Китай-город, но поляки решились
еще держаться в Кремле, выжидая прихода подмоги. А шедший к ним
на выручку король Сигизмунд, три раза подступал к Волоколамску,
три раза был отражен и ушел обратно. Узнав об этом, поляки вышли
из Кремля с условием, чтобы им была сохранена жизнь.
Ополчение, очистив Москву, должно было заключить свою победу избранием
царя, для чего Пожарский призвал по 10 выборных от каждого города,
но были города, приславшие большее число своих представителей, так
Нижний Новгород прислал 19 человек.
Всего было 277 подписей под грамотой избрания Михаила Федоровича,
из них 57 принадлежат духовенству, 136 боярам и высшим служебным
чинам, а остальные 84 - городским выборным.
Вначале собор распался на партии и по выражению летописца: "на многие
дни бысть собрания людям, дела же утвердити не могут и всуе метутся
смо и овамо". Какой-то дворянин из Галича подал письменное мнение,
что ближе всех по родству к прежним царям стоит Михаил Романов,
а потому его и надо выбрать в цари. Раздались голоса противников,
но в это время из рядов выборщиков подошел к столу донской атаман
и положил на него писание. "Какое это писание ты подал атаман?"
- спросил его князь Пожарский. "О природном царе Михаиле Федоровиче",
ответил атаман, который будто бы и решил дело. Это было 7 февраля
на предварительном избрании, а окончательный выбор был отложен до
21 числа, и в города были отправлены люди, чтобы узнать мнение народа.
Посланные вернулись с известием, что у всех одна мысль: "быть государем
Михаилу Федоровичу Романову, а опричь его никак никого на государство
не хотеть" . В неделю православия, первое воскресенье Великого поста,
21 февраля 1613 года, были назначены окончательные выборы. Каждый
чин подал письменное мнение, и во всех их значилось одно имя - Михаила
Федоровича.
Тогда несколько духовных лиц с боярином во главе посланы были на
Красную площадь, и не успели они с возвышенного места спросить народ,
кого хотят в цари, как все закричали: "Михаила Федоровича"!
Летописец отмечает, что Михаила Федоровича просили на царство "сродственного
его ради соуза (союза) царских искр", а Авраамий Палицын называл
Михаила "избранным от Бога прежде его рождения".
Но чуть было новое злодейство не разрушило мечты русского народа.
Михаил Федорович с матерью своей, после московской осады, уехал
в свою Костромскую вотчину, село Домнино, где едва не подвергся
нападению шайки поляков, которая в 1613 году пробралась в Галицкий
и Костромской уезды. Факт пребывания поляков в Железно-Боровском
монастыре, всего в 15-20 верстах от Домнина установлен историей.
Отсюда они искали дороги в Домнино, чтобы убить новоизбранного царя
и тем самым вызвать смуту, выгодную для них. Они не дошли до Домнина
каких-нибудь 2-х верст, встретившийся им домнинский крестьянин Иван
Сусанин, бывший доверенным лицом Романовых, чувствуя опасность,
повел их в противоположную сторону - к селу Исупову, а в Домнино
послал своего зятя, Богдана Сабинина, к царю Михаилу Федоровичу
с известием о грозящей опасности и советом укрыться в Ипатьевском
монастыре, близ самой Костромы, построенном в XIV столетии мурзой
Четом, предком Годунова. Этот монастырь поддерживался вкладами Бориса,
а при Лжедмитрии был подарен последним Романовым, как полагают,
за все то, что они потерпели от Бориса. Нарочно бродя по Исуповскому
болоту и соседним лесам целую ночь и утро следующего дня, несмотря
на пытки, Сусанин не открыл злодеям местопребывание Михаила Федоровича
и был ими изрублен в селе Исупов. Другой крестьянин, оставшийся
безымянным совершил такой же подвиг близ Волоколамска.
В 1839 г. во время царствования императора Николая I в Костроме
сооружен памятник царю Михаилу Федоровичу и крестьянину Ивану Сусанину.
Итак, Михаил Федорович после московской осады жил в Костромской
вотчине, и в Москве не знали, где он находится. Поэтому, посольство,
состоявшее из Феодорита, архиепископа Рязанского и Муромского, Авраамия
Палицына, Шереметьева и др., отправилось сперва в Ярославль, а оттуда
в Кострому, куда приехав, 14-го марта, сопровождаемое крестным ходом,
при огромном стечении народа, пошло в Ипатьевский монастырь уведомить
об избрании и бить челом Михаилу Федоровичу и его матери инокине
Марфе. Но послы встретили сильное нежелание согласиться на избрание
со стороны, как сына, так и его матери. Инокиня Марфа не хотела
видеть своего сына на престоле, а юный избранник отвечал послам:
"с великим гневом и плачем", что он государем быть не желает. Марфа
говорила послам, "что сын её не в совершенных летах, да и Московскаго
государства всяких чинов люди измалодушествовались: дав свои души
прежним государям, не прямо служили". Затем, опасаясь за сына, она
указывала, что в такое время, "когда совершился ряд измен вокруг
престола и прирожденному государю трудно быть в Московском государстве".
Послы уверяли, что Михаилу Федоровичу нечего опасаться чего-нибудь
подобного, потому что теперь люди Московского государства "наказались
и пришли в соединение". Долго пришлось послам уговаривать и мать,
и сына, наконец, усилия их увенчались успехом - Михаил дал свое
согласие, а мать благословила его иконою.
Из Костромы Михаил Федорович с матерью уехал в Ярославль. Оттуда
он писал земскому собору о своем соглашении на избрание, а также
о том, чтобы ему все "верой и правдой служили". Земский собор отвечал,
что люди со слезами благодарят Бога, молятся о царском здоровье
и просят его скорее приехать в Москву: "тебе бы великому государю
нас сирых пожаловать быть в царствующий град поскорей". Но Михаил
Федорович не торопился в Москву, так как хотел, чтобы земский собор
немного устроил дела, водворив порядок, а также позаботился приведением
в исправность дворцов в Кремле. Лишь 16 апреля царь "пошел" к Москве,
ведя переписку с собором, а также с боярами, которые доносили, что
приготовили для государя комнаты царя Ивана, да Грановитую палату,
а для матери его хоромы в Вознесенском монастыре, где жила царица
Марфа; "тех же хором, что государь приказал приготовить, отстроить
нельзя - денег в казне нет, плотников мало, палаты и хоромы все
без кровли, мостов, лавок, дверей и окошек нет - надобно делать
все новое, а лесу пригодного скоро не добыть".
Михаил Федорович не удовлетворился таким ответом и писал боярам,
в конце апреля, следующее: "по прежнему и по этому нашему указу
велите устроить нам золотую палату царицы Ирины, а матери нашей
- хоромы царицы Марии; если лесу нет, то велите строить из брусяных
хором царя Василия".
Когда царь прибыл к Троице-Сергеевской лавре, к нему явились дворяне
и крестьяне, ограбленные казачьими шайками, бродившими около Москвы.
Михаил Федорович объявил послам от собора, что он с матерью дальше
не поедет и по этому поводу писал боярам и собору в Москву, что,
если "грабежи и убийства не уймутся, то какой от Бога милости надеяться?"
Наконец, 2 мая совершился торжественный въезд Михаила Федоровича
в Кремль. Люди, от мала до велика, вышли за город навстречу государю.
Царь и мать его слушали молебен в Успенском соборе, после чего всяких
чинов люди подходили к царской руке и здравствовали великому государю.
В том же Успенском соборе 11-го июля Михаил Федорович венчался на
царство, при чем государь повелел "для своего царского венца во
всяких чинах быть без мест". Дьяк Петр Третьяков объявил порядок
торжества: боярин князь Мстиславский будет осыпать государя золотыми,
боярин Иван Никитич Романов будет держать шапку Мономахову, боярин
князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой - скипетр, новый боярин князь
Пожарский - яблоко (державу). Тотчас же Трубецкой бил челом на Романова,
что ему меньше Романова быть неуместно. Тогда государь сказал Трубецкому:
"Известно твое отечество перед Иваном, можно ему быть тебя меньше,
но теперь быть тебе его меньше, потому что мне Иван Никитич по родству
дядя, быть вам без мест". Таким образом, уладили это дело. На другой
день венчаний (12 июля) , во время празднования именин царя, Кузьма
Минин был пожалован в думные дворяне.
Михаил Федорович не отпустил из Москвы выборных земских людей до
1615 года, когда их заменили вновь избранные. Земский собор в течение
десяти лет, с 1613 по 1622 г. г., постоянно находился в Москве,
а после постоянного собора уже не было, но соборы созывались часто
и длились долго. При чем иногда все обстоятельства дел предлагались
на рассмотрение непосредственно самим царем. Так из акта собора
12 октября 1621 г. известно, что сам царь Михаил Федорович держал
речь пред собором о неправых и обидных действиях польского короля.
Эти соборы не только не уменьшали значения царской власти, но и
напротив, ее закрепляли.
После страшных смут стало происходить полное обеднение и разрушение
государства, и необходимо было, чтобы проявилось особое "напряжение"
народных сил, которое спасло бы отечество от угрожавшей ему опасности.
Личность самого государя Михаила Федоровича, в высшей степени симпатичная,
своим обаянием способствовала укреплению царской власти и идеи самодержавия.
При нем печать государственная была сделана больше, введен новый
титул "самодержца", а над головами орла вырезаны короны. Царь Михаил
Федорович был человек мягкий, добрый. Своими душевными качествами
он производил на народ самое выгодное впечатление. Доброта царя
не допускала возможности предположить, чтобы какая-нибудь несправедливость
могла исходить от такого великодушного царя, а если и случалось
что-нибудь подобное, то в глазах народа вся ответственность падала
на лиц, стоявших между ним и верховною властью.
В начале царствования Михаила Федоровича главною заботою являлось
преследование и уничтожение разбойничьих шаек, причем с Заруцким
пришлось вести настоящую войну. Он был взят в плен стрельцами в
Астрахани, и с Мариною Мнишек и её сыном привезен в Москву, где
Заруцкий и сын Марины были казнены, а она сама умерла в тюрьме.
Кроме того, приходилось считаться с Швецией, которая имела своего
кандидата на русский престол, королевича Филиппа, и вела войну с
Москвой. Заключенный в начале 1617 года Столбовский договор вернул
Новгородскую область, а также дал возможность Москве обращаться
смелее с Польшей, с которой Михаил Федорович хотел заключить мир,
чтобы освободить своего отца, Филарета Никитича, из плена. Польский
претендент на московский трон, Владислав, подступал к Москве и,
соединясь с гетманом Сагайдачным, пришедшим к нему на помощь с 20.000
казаков, угрожал Москве, где, в это время "явившаяся, комета стояла
над самым Кремлем", предвещая взятие Москвы. Страх обуял всех московских
жителей. Сагайдачный попробовал ворваться в Москву, но был отбит.
Тогда Владислав отступил к Троицкой лавре и требовал её сдачи, но
безуспешно. Затем он вступил в переговоры и около лавры, в деревне
Деулин, было заключено Деулинское перемирие, по которому решено
было разменяться пленниками. Польша удерживала свои завоевания -
Смоленск и Северскую землю, а Владислав отказался от претензий на
московский престол.
1-го июля 1619 г. на реке Поляновке, близ Вязьмы, произошел обмен
пленных, и митрополит Филарет возвратился на родину. Его въезд в
Кремль был ознаменован целым рядом торжественных встреч по пути,
по городам, наконец, на переезде через речку Ходынку, его встретили
московские власти: все бояре, дворяне и приказные люди. После бояр
встречали гости, купцы и всякие "жилецкие" люди. 14-го же июля,
не доезжая речки Пресни, встретил митрополита сам царь и поклонился
отцу в ноги. Филарет Никитич тоже преклонился пред своим сыном и
царем, и долго оба оставались в таком положении, не решаясь встать,
ни говорить от радости. Поздоровавшись с сыном, Филарет сел в сани,
а государь со всем народом шел впереди пешком. Вскоре, по возвращении
из плена, Филарет Никитич был посвящен в сан патриарха иерусалимским
патриархом Феофаном, приехавшим в Москву за милостыней.
С тех пор началось так называемое двоевластие: Михаил Федорович
стал управлять государством с помощью отца-патриарха, которому был
присвоен, как и царю, титул "великого государя". От имени обоих
решались все дела, обоими государями принимались посольства и обоим
им подносились послами дары и подарки. При таких приемах послов
местничество (конфликт из-за сравнения знатности рода) ставило в
затруднительное положение государя. Так, например, при представлении
персидского посла, рынды (телохранители) исчезли. Один сбежал и
спрятался неизвестно куда, так что его не могли сыскать, а другой
сказался больным, но его привезли во дворец и назначили к нему в
товарищи рындой князя Ромодановскаго. Мнимо больной Чепчугов бил
челом на Ромодановскаго, а князь Пожарский на Чепчугова, что он
бесчестит их род по однородству с Ромодановскими.
До чего дошло местничество, видно из того, что, когда государь велел
назначить рынд, во избежание местничества, из людей не родословных,
"меньших статей" , которые бы не могли хвастаться службою предков,
то при назначении рындами стряпчих Телепнева и Ларюнова, один из
них бил на другого, основываясь на том, что отец одного городовой,
сын боярский, а другого -лишь подьячий. Таким образом, хотя царь
"для докуки и челобитья велел от меньших статей выбирать, но и те
бьют челом". Такова была тогда сила местничества. Филарет Никитич
скоро разогнал тех, кого выдвинуло родство с его женой, а также
возобновил дело царской невесты Марии Хлоповой, из преданного Романовым
рода Желябужских, которая жила при Марфе и в 1616 г. Она была объявлена
невестою Михаила Федоровича и ей дали имя Анастасия. "И молитва
наречению ей была, и чины у ней уставили по государскому чину, то
есть честь и бережение к ней держали, как к самой царице, и дворовые
люди крест ей целовали и в Москве и во всех епископиях Бога за нее
молили, то есть вспоминали на эктиньях".
Но личное неудовольствие Салтыкова на одного из родственников Хлоповой
расстроило свадьбу, так как заболевшую невесту признали "испорченной"
и сослали вместе с родными, обвиненными в обмане, в Тобольск. Интрига
была открыта, Хлопову решили вернуть из ссылки, так как Михаил Федорович
продолжал любить свою невесту и воспротивился желанию матери жениться
на другой. Однако, инокиня Марфа, стоявшая за Салтыковых, настояла
на том, чтобы Хлопову оставили в Нижнем Новгороде, поселив во двор
умершего Козьмы Минина, а Салтыковы были отправлены на житье в свои
вотчины.
Михаил Федорович женился на 29 году своей жизни на Марии Владимировне
Долгорукой, скоро умершей, на следующий год царь вступил во второй
брак с Евдокиею Лукьяновной Стрешневой.
По рассказу П. Львова, биографа отца невесты: "накануне послали
царския повозки за девицами из знатнейших фамилий, приехавших в
Москву для выбора. Эти девицы сопровождались матерями или ближайшими
родственницами; на них была одежда, жалованная царем. По представлении
девиц инокине Марфе Ивановне, матери и родственницы разъехались
по домам. При каждой девице осталась только одна прислужница, в
комнатах для них отведенных, находились по обеим сторонам кровати.
В полночь Михаил, с матерью своей, пошел осматривать невест. По
окончании осмотра инокиня Марфа спросила сына, на которую из девиц
пал его выбор. И очень удивилась, услышав, что он предпочел прислужницу
одной из привезенных девиц. Мать убеждала Михаила, чтобы он помыслил,
как оскорбятся этим выбором князья и бояре, наконец, требовала от
него решительного отказа, так как до восхода солнца он должен в
Успенском соборе в присутствии патриарха и духовенства объявить
имя будущей своей супруги. Михаил отвечал: "По воле только Божией
и твоей принял я венец и царство; ни в чем не посмею быть ослушным
матери моей. Ты всегда была наставницею и моим покровом - все исполню...
Но сердце мое никогда не выберет, никогда другой не полюбит... Я
определен к одним бедствиям! Первой супруги лишился в первые месяцы
брачного союза, невесты лишаюсь при самом избрании. Она не знатной
породы; может быть, она терпит бедность, горе и я испытал нужду
и гонение".
Слезы полились из глаз Михаила, и, глядя на сына, мать его сказала:
"Судьбы небесные тебя сохранили, они назначили тебе царство... Воля
Божия да будет с тобой! Возьми ту, которая пришлась тебе по мысли
и по сердцу". Между тем, инокиня Марфа послала разведать о роде
прислужницы, которая оказалась дочерью бедного можайского дворянина
Лукьяна Степановича Стрешнева, а девица, при которой она находилась,
её дальнею родственницей, угнетавшей ее своим своенравием. Когда
же патриарх Филарет благословлял сына своего, то он сказал: "Бог
за благочестие прославил тебя и почтил царством, и впредь за благочестие
твое и царицы Евдокии да соблюдет вас от врагов :". Во время благовеста
к молебствию были представлены Евдокии дочери князей и бояр. В смятении
души, скромная и кроткая Евдокия, не допускала девиц целовать свою
руку, но сама целовала каждую из девиц. На другой день, по совершении
обряда обручения, отправлены были от царя бояре к отцу невесты с
царской грамотой, в которой уведомляли его, что, по благости Божией,
Евдокия избрана царской невестой. Посланные застали Стрешнева в
поле с сохою, возделывающего ниву для посева ржи. После, живя в
царских хоромах, Стрешнев не забыл своей избы с соломенной кровлей;
на стенах одной из комнат он развесил свою прежнюю одежду, опояску
и обувь. Каждое утро, до своей кончины, отдергивая завесу, он говорил:
"Лукьян! помни, что ты был, и что ты есть; помни, что все это получил
от Бога. Не забывай Его милосердия, помни Его заповеди. Делись всем,
что имеешь, с бедными, они твои братья. Не утесняй никого; ты сам
был беден. Помни твердо, что все земное величие - суета, и что Бог
одним словом может обратить тебя в ничто".
С приездом Филарета и посвящения его в патриархи, он задумал важные
государственные вопросы и ставил их на разрешение земских соборов.
Так, в июне 1619 г. собору были предъявлены, сделанные царю патриархом
указания, что с разоренной земли берутся подати: с одних по дозорным
книгам, т.е. по податной оценке имуществ сообразно их благоустроенности,
а с других, не менее разоренных, взимаются по писцовым книгам, т.е.
по простой податной переписи, при которой не обращалось внимания
на благосостояние плательщиков. Собор постановил: произвести снова
перепись в местностях не разоренных, писцов и дозорщиков выбрать
из надежных людей, привести их к присяге, взяв обещание писать без
взяток и работать "вправду".
Воеводы и приказные в областях позволяли себе ряд насильственных
действий и беззаконий, в 1627 году правительство решило восстановить
повсеместно губных старост. Эта мера ограничивала круг влияния воевод,
многие города воспользовались ею и просили, чтобы у них не было
воевод, а были только губные старосты, но некоторые города оставались
недовольны губными старостами и просили назначения воевод.
Желая также привить в России "разные промыслы", правительство призывало
на льготных условиях промышленников иностранцев. Среди них встречались
"рудознатцы", оружейники и литейщики. Отыскивая руды, правительство
заботилось об оружейном и литейном деле. Тула славилась выделкою
оружия, а в 1632 г. голландский купец Андрей Вижусь получил позволение
построить там завод для литья пушек и ядер.
В 1642 году было положено начало преобразованию военного устройства,
с помощью иностранных офицеров было начато обучение "русских ратных
людей" иностранному строю и стали появляться полки с иностранными
названиями, солдатские, рейтарские, драгунские. Полки эти были переходной
ступенью к постоянной, регулярной, национальной армии в России.
Собор 1642 г. постановил формирование в том же году двух Московских
выборных полков солдатского строя, под названием 1-го и 2-го выборных,
впоследствии 1-го Московского, иначе. Лефортовского, и Бутырского.
Оба названы от слобод, в которых квартировались - Лефортовской и
Бутырской. Шефом Бутырского полка был некий иностранец Альциль,
полк состоял из 52 рот, в каждой роте было по 60 человек. 1-ый Московский
выборный полк исчез в конце второй половины XVIII в., и до сих пор
он не появлялся в истории. После Альциля командовали полком генерал
- майор Кровков, полковник Жданов, иноземец Бюст, причем с упоминанием
имен Жданова или Бюста, полк упоминался в официальных актах также
и Бутырским. В начале Крымского похода, в 1687 г., командиром Бутырского
полка был знаменитый потомок Карла II, шотландец Патрик Гордон,
служивший прежде в шведских, затем в польских войсках и сражавшийся
против татар и русских, он поступил на русскую службу майором.
За все время царствования Михаила Федоровича шла усиленная деятельность
по постройке различных хором и зданий в Кремле. В 1635 и 1636 г.
г. были сооружены каменные хоромы для государя и его детей, построенные
на стенах старого здания над мастерскою палатою, бывшею в начале
XVI века приемною Софии Палеолог, а позже Елены Глинской и называлась
заднею и западною, над палатами подклетными, которые тянулись до
палаты золотой. Это место было занято прежде деревянными хоромами,
на месте которых и построили три новых каменных этажа, являющихся
продолжением царицыных приемных палат и с теремом наверху. Надпись,
располагавшаяся над входом, указывает, что верхний этаж предназначен
был для малолетних царевичей Алексея и Ивана. Все пространство от
Никольских до Спасских ворот в царствование Михаила Федоровича еще
было застроено 15 церквами, построенными родственниками казненных
на тех местах; церкви эти назывались "на крови у голов, что на рву".
В 1635 г., 10 июня, в Кремль было внесено тело царя В. И. Шуйского,
отданного, наконец, Польшей. С утра в Кремле загудел колокол, родня
и народ повалил к Дорогомилову навстречу тела царя Василия.
Правительственной деятельностью времен Михаила Федоровича было успокоение
взволнованного смутой государства и этой цели правительство думало
достигнуть: истреблением административных злоупотреблений и поднятием
общего благосостояния.
Михаил Федорович скончался 12-го июля 1645 г. Уже к тридцати с небольшим
лет царь "скорбил ножками" и, по собственным словам его: "до возка
и из возка носили в креслах". Незадолго перед кончиною состояние
здоровья царя очень пошатнулось, так как неудача в устройстве судьбы
его дочери Ирины, которую он хотел выдать замуж за датского королевича
Вольдемара, нанесла тяжелый удар мягкой натуре Михаила Федоровича,
чрезвычайно потрясенного несколько лет перед тем смертью двух его
сыновей. В день своего ангела, стоя у заутрени царь заболел. В церкви
с ним сделался припадок, и его перенесли в царские хоромы. К вечеру
болезнь усилилась, он стал стонать, жалуясь, что "внутренности его
терзаются", приказал призвать царицу и сына, 16-ти летнего Алексея
Михайловича, и патриарха, простился с женою, благословил сына на
царство, исповедался, приобщился Св. Тайн и в начале третьего часа
ночи, тихо умер.
За те 32 года, которые находился у власти Михаил Федорович Романов,
а всего он прожил 49 лет, это было время тяжелейшего и медленного
восстановления промышленности, сельского хозяйства, страна почти
вышла из кризиса, началось объединение русских земель, произошел
подъем в сознании народных масс, русский народ сплотился вокруг
фигуры самодержца.
Список литературы:
- "Триста лет царствования дома Романовых"; Ассоциация "Информ-Эко".
1990г.
- В. Бутромеев. "Чтения и рассказы по истории России".
